Он спрашивал себя, на что это было бы похоже.

Ее изящная белая рука в его руке. Они не позволили ей оставить кольцо на время операции, но теперь он вновь надел его на ее палец, чтобы она увидела это, когда проснется. Изумруд сверкал в свете ламп. Захочет ли она выйти за него замуж? Наверное, нет. Это было бы чистым безумием с ее стороны. Но, по крайней мере, она будет знать, что его желание жениться на ней не исчезло.

Он спрашивал себя, на что была бы похожа их свадьба. Они оба изгои, но у нее все еще оставалась семья, пусть даже отношения внутри этой семьи были не слишком теплыми. У него семьи больше нет. Она католичка, а он давным-давно потерял веру, но все равно он с радостью обвенчался бы с ней в церкви. Ни один священник не запретил бы ему сделать это. Он никогда в жизни не думал о браке, но все бывает впервые, и теперь он не сомневался в своем решении жениться на ней.

Она была удивлена, услышав его предложение, и он не мог винить ее в этом. Он так часто оставлял ее из-за того, что уклончиво называл "серьезными причинами", что и теперь она ожидала этого. Но она ошибалась. Он мог оставить ее по серьезным причинам, но никогда - просто так, только ради того, чтобы уйти. Он не верил, что может кого-то полюбить, но любовь к ней стала частью его - точно такой же неотъемлемой, как карие глаза или темные волосы. Он любил ее.

Он пристально глядел на ее руку в его руке и спрашивал себя - на что это было бы похоже, если бы она с силой сжимала его руку, крича от боли, и отпускала, когда боль отступит. На что это было бы похоже, если бы она взяла на руки их ребенка - ребенка, которого, как им сказали, у них никогда не могло бы быть. Наверное, все было бы так же, как сейчас, но на ее щеках не было бы слез. Как и на его.

Ладно, это уже похоже на мелодраму. Он не оплакивал их ребенка и вряд ли будет когда-нибудь. Но несколько раз он просыпался с мокрым от слез лицом. Она утверждала, что он плакал во сне.

Ее рука сжалась, и он поднял глаза. Она вяло посмотрела на него, повернув голову, и он мягко высвободил руку, чтобы отбросить прядь волос с ее лица.

- Привет.

- Привет, - ответила она, моргая, чтобы не дать пролиться слезам. Сглотнув, она провела рукой по плоскому животу.

- Все уже сделано?

Дрожь ее губ яснее ясного показала, что она уже знает ответ. Он кивнул.

- Да, - наклонившись, чтобы поцеловать ее в лоб, он ощутил прохладу ее кожи и пожалел, что не может согреть ее. - Мне жаль. Так чертовски жаль.

По ее щекам наконец покатились слезы.

- Я знаю.

Она всхлипнула, когда он отстранился и, неловко вытащив из кармана куртки платок, протянул ей. Слабая улыбка коснулась ее губ. У платка был запах кожи. И его запах…

Они долго сидели в тишине. Несколько раз он небрежно проводил тыльной стороной ладони по глазам, а она делала вид, что не замечает этого, как и он делал вид, что не замечает ее всхлипываний. Между ними всегда было так много невысказанных слов, и иногда она думала, что это делает их непохожими на остальных людей, но сейчас он здесь, и это - самое главное.

Она чувствовала тянущую боль в животе, боль и пустоту. Физическую боль можно было перенести, но душевную… Это было настолько невыносимо, что она наконец решилась спросить кое о чем. Лучше знать страшную правду, чем жить в неведении.

- Расскажи мне, - попросила она. - Я должна знать.

Он не собирался скрывать от нее подробности, но надеялся, что она не будет спрашивать. Вздохнув, он уставился на свои пальцы, пытаясь как можно мягче рассказать ей обо всем.

- Череп необычной формы, все части тела тоньше и длиннее, чем должны быть. На руках по три пальца. Никаких признаков пола. Мы не можем знать наверняка, пока не сделают вскрытие, - на ее щеках появились красные пятна, но в остальном лицо было смертельно бледным. - Мы такое уже видели.

Она закрыла глаза.

- Я не хотела верить. Даже после ультразвука, даже после того, что мы нашли в клинике - все равно не хотела, - ее хрипловатый стон стальными когтями сжал его сердце. - Это он? Курильщик?

- Возможно, - неохотно ответил он.

- В тот день мне не следовало уходить, не сказав тебе, что я собираюсь сделать. Тогда ничего бы не случилось.

В ее взгляде была невыносимая боль, и он взмолился, чтобы она не начала плакать. Наверное, это было эгоистично, но он не мог видеть ее слез.

- Я думала, что поступаю правильно, - жалобно сказала она.

- Это была не твоя ошибка. Если бы не моя идиотская гордость, я мог бы вернуть тебя и остановить это.

Она сжала его руку.

- Не надо, пожалуйста. Не надо.

Он кивнул. Несколько долгих мгновений она ждала, что он возьмет себя в руки, а затем дрожащим голосом сказала:

- Я хочу видеть ребенка.

Он в ужасе уставился на нее.

- Нет, я не думаю… - он осекся, поймав ее резкий, необъяснимо враждебный взгляд.

- Мне это необходимо, - сказала она с какой-то противоестественной четкостью.

- Пожалуйста, не проси меня…

Она попыталась сесть, и на ее лбу выступил пот от резкой боли в животе.

- Черт побери, я хочу, чтобы ты дал мне его! - крикнула она.

Понимая, что не может спорить с ней, он молча встал и отошел в дальний угол комнаты. Это было завернуто в белое одеяло, и он просто принес ей сверток, не разворачивая его. Он надеялся, что она просто подержит его. Он надеялся, что она не увидит…

Когда он положил сверток в ее протянутые руки, она прижала его к груди и начала качать, что-то бормоча, в то время как по щекам ее ручьями лились слезы. Не в силах смотреть на это, он все еще надеялся, что ей достаточно будет только держать сверток, но она положила сверток на колени, откидывая край одеяла, и его надежда разрушилась.

Когда она коснулась пальцами складок одеяла, он отвернулся, но углом глаза все-таки увидел, как ее и без того бледное лицо стало абсолютно белым. Слезы высохли, и теперь ее боль отражалась только в заострившихся чертах лица, в хриплом стоне, вырвавшемся через плотно сжатые губы. Это было врагом, но оно было неповинно в этом, и его горло сжалось от мысли о том, что они сделали ей и этому.

Только вновь завернув это в одеяло и прижав к себе, она смогла расплакаться. Он опустился на кровать рядом с нею, прижимая ее и страшный белый сверток к своей груди, и на этот раз он не смог сдержать слез, потому что, хотя он никогда не представлял себя отцом, какое-то время он считал этого ребенка своим, и часть его хотела этого ребенка. Но еще больше, чем из-за этого, он плакал, потому что плакала она, а ее слез он никогда не мог перенести.

Укачивая ее в своих объятиях, он мечтал о жизни, которой никогда не могло быть.

***

Дистанционное управление со стуком упало на стол.

Она стояла, освещаемая желтоватым уличным светом, положив руки на выпуклость своего живота, и в складках ее рта читалось плохо скрываемое презрение. В свете монитора ее глаза были сине-стальными.

Мужчина и женщина застыли на мониторе, изображение чуть дергалось. Рука мужчины замерла в волосах женщины, его лицо было склонено к ней; голова женщины застыла на его груди. В углу застыла пометка "Женское отделение, Роквилл, камера 4 01/21/01 16:32:48". Глядящий в сторону Крайчек резко схватил пульт и выключил это.

Когда она обернулась к нему, свет с улицы позолотил ее волосы. "Беременность красит ее", - раздраженно подумал он. Когда-то, годы назад, он хотел ее, но теперь он понимал, что ее красота была холодной. Как могло что-то зародиться в чреве такой враждебной, суровой женщины?

- Так где она? - с легким презрением спросила женщина.

Он опустил глаза, глядя на поверхность стола.

- В штате Вермонт, выздоравливает. Физически она в порядке, аборт на большом сроке прошел без осложнений… но она сильно травмирована.

- Держу пари, - холодно сказала она. Он задался вопросом, чувствовала ли она хоть каплю простого женского сочувствия, но потом решил, что нет. Женщина на видеопленке могла бы, но та, что стояла перед ним, была полностью закрыта от всех, кто не вписывался в ее мировоззрение. Она слегка покачнулась, будто тяжесть ее живота заставила ее потерять равновесие.

- Как вы узнали?

- Онколог, - мрачно сказал он, ловя ее пораженный взгляд. - Помните, я подвергся радиации в Северной Дакоте?

Она вновь приняла безразличный вид и спокойно кивнула.

- Я сказал ему, чего мы ожидали, хотя он не был уверен. Но потом обследование показало, что я не могу иметь детей.

- Вы подумали о неверности? - поддразнила она с легкой улыбкой.

- Да, но у меня было огромное количество причин сомневаться в этом.

Ее улыбка на миг дрогнула.

- Я начал собирать информацию об испытаниях. Именно тогда я узнал о ее ребенке - и о вашем.

Ее рот сжался в тонкую линию. Взяв со стола папку, она в третий раз за ночь стала просматривать фотографии, но на сей раз она не выказывала беспокойства. Наконец она подняла голову.

- Неужели вы серьезно считаете, что я сделаю аборт только потому, что вы показали мне женщину, которую я видела только раз в жизни, плачущую и похожую на сломанную куклу?

- Вы думаете, я делаю это ради удовольствия? - вспылил он. - Я не царь Ирод. Если бы это был нормальный ребенок, я и думать не стал бы о том, чтобы убить его.

Она покачала головой, презрительно фыркнув.

- Не думаю, что вам нужна причина для убийства, Крайчек. По-моему, вы просто любите убивать.

- Если бы это было так, я не стал бы объяснять вам все это. я просто выстрелил бы вам в живот, как только вы переступили бы порог.

Она побледнела, но не тронулась с места. Ее спокойствие было лишь видимым, и это было хорошо.

- Послушайте, я знаю, что вы не собираетесь верить в это лишь на основе фотографий, - более спокойно сказал он. - Но проведите любые обследования. Посмотрите сами.

- Я не собираюсь делать никаких обследований, - прохладно сказала она.

- О чем вы говорите? - ошеломленно спросил он.

Ее руки обхватили живот.

- Я не собираюсь делать аборт. Это мое тело и мой выбор, Крайчек. И мое право. Думаю, вы слышали об этом, когда работали в Бюро, - усмехнулась она, давая ему понять, что его работа в ФБР была довольно грязным делом. - Вы не имеете никакого права звать меня сюда и требовать, чтобы я убила своего ребенка ради ваших исковерканных убеждений.

Он в изумлении уставился на нее.

- Вы с ума сошли? - гневно спросил он. - То существо, что вы видели, было Адамом. Ваше - Ева. Если ваш ребенок родится, начнется Апокалипсис. Разве вы не понимаете этого, вы, глупая сука?

Ее губы презрительно скривились.

- Мне пора уезжать.

Она повернулась к двери, но он вскочил и с неясным глухим звуком толкнул ее к стене. Она должна была испугаться, но вместо этого она выглядела разъяренной, впиваясь в него стальным взглядом. Она колотила его кулаками и пинала ногами, но он отбросил ее назад своей искусственной рукой. Тщетно сопротивляясь, она резко выдохнула, обнажив белую полоску зубов.

Дотянувшись до пистолета, он ткнул им в ее живот, и она тут же прекратила бороться, а синие глаза наполнились слезами.

- Нет, - заплакала она. - Пожалуйста, не надо!

Когда он нащупал спусковой крючок, она вздрогнула, и он впервые увидел ее настоящее лицо, а не каменную маску. Он попытался нажать на крючок, но, к своему ужасу, перед его глазами всплыло изображение ребенка Мариты, серого и уродливого, его голова, разрываемая пулей, и она заколебался. Его неспособность убить это поразила его; но тем сложнее становилась ситуация, ибо этому ребенку нельзя было позволить родиться.

По его виску скатилась капля пота, дыхание стало хриплым. Несколько мгновений он стоял неподвижно, все еще нацелив на нее оружие, но затем вдруг резко опустил его.

- Что делает вас такой особенной? - закричал он ей в лицо, и она вздрогнула. - Думаете, Марита не хотела нашего ребенка? Она плакала из-за этого каждую гребаную ночь, потому что она все равно любила его. Мы любили его! Но мы никогда не хотели обрекать человечество на гибель только ради того, чтобы этот ребенок появился на свет. Вы эгоистка, Скалли! Вы не принципиальны и не набожны, вы просто эгоистичны.

Скалли глядела на него, пугаясь собственных слез, дрожа не столько от страха, сколько от его слов. Трясущимися руками она оттолкнула его и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

Ее шаги эхом отдавались в коридоре, когда она бежала вниз по лестнице, а он устало опустился на стул, вытирая со лба пот. Подняв пульт, он рассеянно вертел его в руках. Черт побери, это существо, которое она вынашивала, должно было умереть, но он не мог убить его. Крайчек вздохнул.

Может, он и не мог… но Скиннер мог. Если на него надавить.

Он не был садистом, но мысли о Марите, страдающей сейчас в Вермонте, о Скалли, холодно настаивающей на своем праве принести в этот мир Антихриста, и о том, чтобы использовать в своих целях ее самого близкого друга, понравилась ему.

Слегка улыбнувшись, он перемотал ленту и начал вновь смотреть ее. Его сердце, как всегда, сжалось, когда Марита начала плакать, но на сей раз на его губах была мрачная улыбка.

Потому что, так или иначе, ее жертва была оправдана.

The end.

Примечания автора: да, я сделала все, чтобы до последнего момента не раскрывать карт. Но при этом в тексте можно было заметить ключевые моменты указывающие на реальное положение вещей. Если вы их не заметили, то вот они:

1. Алекс отпускает руку Мариты, чтобы убрать волосы с ее лица. Малдер мог использовать другую руку.

2. Упоминалось, что Алекс оставлял Мариту из-за того, что он называл "серьезными причинами". Если бы это был Малдер, он назвал бы это "поисками истины".

3. Упоминается, что Алекс плакал во сне. В отличие от него, Малдер мог делать это и наяву.

4. Кожаная куртка могла принадлежать как Алексу, так и Малдеру, но неловко доставать платок мог только Алекс, потому что действовал одной рукой.

5. Упоминание о том, что Марита сделала кое-что, не сказав Алексу, относилось к "Пациент Икс" - когда она забрала у него мальчика. Вы, возможно, думали, что это Скалли, которая ушла с Курильщиком в "En Ami". Ссылка на идиотскую гордость Алекса относилась к "Один сын".

6. Самой большой подсказкой было колебание Мариты перед тем, как она попросила показать ей тело ребенка. Скалли попросила бы об этом сразу и не приняла бы на веру слова о том, что ребенок был гибридом. Марита, однако, знает об этом достаточно, чтобы поверить Алексу, и ее просьба выражала не недоверие, а горе.

7. Упоминание об аборте на большом сроке указывало, что речь идет не о Скалли.

8. Говоря Марите о ребенке, Алекс глядит на свои пальцы. Малдер глядел бы на руки. 9

. В сцене между Скалли и Крайчеком, которых вы, наверное, приняли за Мариту и Крайчека, Скалли называет Алекса по фамилии. Марита называла его Алексом даже при ссоре. Упоминание о том, что свет позолотил волосы Скалли, было намеренной двусмысленностью - у золота есть множество оттенков.

10. Крайчек нервничает, когда показывает Скалли ленту. Он был бы спокоен, если бы там были Скалли и Малдер, но демонстрация себя и Мариты в такой ситуации оправдывает его дискомфорт.

11. Глаза Скалли были синими в свете монитора, а глаза Мариты были бы скорее зелеными.